Захват

© Гнездилов Ю. Г., 2010

© Пантюхина Е. С., 2010

Всё-таки не Красные Горы, но и здесь хорошо; нравится на устьях Невы. Граждане иной разговор. По-своему красиво, ну да. Видь по сердцу, сама по себе. Только вот земли маловато, пахотной, а так благодать. С некоторых мест, как женился, перебравшись к Неве, чуждое сперва необычностью своей окружающее, да и народ любятся все больше и больше. Там сопки, в Красногорье, у доменок, плавильных печей, – вообразил селянин, выйдя за ворота усадьбы на гусиный лужок, – тутотко, у невской губы, около – вода и вода; было-че, подступит по осени, и даже зимой чуть ли не под самый порог. Плавали однажды; а то.

Ёлочка, – увидел помор, влажная от павшей росы, далее тропа, к портомойне. Справа, кое-как различимые в саженном репейнике – подросты осин, слева, на пути – развалившийся, негодный челнок. Вершин, погрузившись в себя, думая, спустился пониже, дабы не свалиться на скользком, в мокредях замедлил шаги. Приостановившись на спуске, обернулся назад.

Что же из того, что ее, воду по таким как теперь, нынече утрам не видать? Позже налюбуемся, днем; да уж; несусветная рань, – думал, оставляя за лодкою придворный лужок. – Выглянет. Явился туман.

Чувствуя, как в легкой сорочке, уходя в зипунок, латанный, по счастью на днях тратится избное тепло, Вершин огляделся окрест. Вон только что покинутый дом, створ полуоткрытых ворот. Больше ничего, пустота. Изгородь еще разглядишь, ближнюю, отметил мужик. Скрылась в непроглядном туманище Калинкина весь.

Волгло припахивает деревом, горой топляка – вытянул его из воды на берег затем, что мешал женству полоскати белье; слабенько повеяло гарью с тлеющих за речкою мхов. Днем этот, тянущийся по временам в сторону жилищ запашок спорит с духотой разнотравья, – шевельнулось в мозгу Вершина, когда ощутил. Эк-к его, по всей Калганице! Уймище, мамаева рать, взявшая на приступ дворы. Тут всё, под городом сливается вкупь, запахи – отдельный пример. Чаща подступает к жилью, воды к огорожам полей, в море, одесную и слева от губы, сплошняком плоские, как блин острова. Только деревенские избы не желают сойтись – видимо, страшатся пожаров; пыхнет на какой-то усадьбе – и пошло, по дворам.

Густенько же!.. Все чаще туман. Дважды заволакивал Мью, петляющую в царстве ольхи да непроходимых болотин одаль, на Первушином острове, потом затопил ближнюю реку, Голодушу. Осень на пороге, считай. Неводная клеть на мысу, черная не так, чтобы очень временно, в стадах облаков, тянущихся вверх по реке, выглядело в сером безмолвии, чуть-чуть отдалилась и как будто плыла, призрачная, – видел мужик, в сторону незримой губы, дедкину деревню, повыше – Речку, на Романовой речке полностью вобрало в туман.

Жениных родителей не было, когда перебрался на море, в тридцатом году. Теща, старикова хозяйка баяла: преставились, в мор. Стало быть, Колзуев, Оким, временно невидимый – тесть; укко, вообще говоря. Укко, по-чудски, по-чухонски, али как там сказать, более правдиво: старик. Теща, соответственно: акка. Ну заволокло старика! Ни взвидети дедулю, ни укнуть. Также, нипочем не докликаться до жениной бабки.

Некогда в заречье, на остров простирался мосток; лавушка, иначе сказать. Рухнула, почти целиком. К противоположному брегу тянутся, едва различимые, в рядок, столбушки. Ягоду имали в низах, клюкву, да иное, морошку. Сеном кое-кто занималися, ходили косить. Там, плахи перехода снесло – пали, от нагонной воды. Часть бывшего настила, под берегом, с пяток саженей пристанкою служат; сгодилось. Рядом, – углядел селянин – лодочка долбленая, венха. – «Людие ижора и водь, знаем по себе, русаку исстари что сводные братья, – подержал на уме, – ладно ли не ведати молвь тутошных жильцов, поречан, тем более в семейном кругу. Тако ж, за Невою – поодаль, в городке немчуры да около, вещает Оким на чуди белоглазой женилися… Откуда прознал?.. Русичи. О немцах – молчит».