Пепел невинности

Часть I: МОРСКОЙ ТУМАН (La Bruma Marina)

Глава 1.

Солнце на Тенерифе – не светило, а тиран. Оно не ласкало, а властвовало, изливаясь на белые стены Ла-Лагуны потоками расплавленного серебра, выжигая краски до блёклой акварели, вгоняя тени под самые пятки. Воздух, густой и солёный, пах океанской бездной, рыбой, выброшенной на причал, и сладковатым дымом жареных каштанов.

Среди этого царственного гнёта жизни, на рыночной площади, где крики торговцев сливались в единый, неумолчный гимн суетле, Инес де лас Ньевес казалась невозможной. Не прохладой, нет – прохлада была лишь отсрочкой, – но самой сутью тени, тихим укором палящему миру. Она не шла, а словно скользила меж телег и корзин, и ветерок, рождённый у самого океана, играл в её волосах, тёмных, как ночь в кальдере Тейде.

Рядом с ней, порывистый и весь устремлённый вперёд, словно против ветра, шагал Диего. В его жилах билось не солнце, а огонь; его смех был громче криков торгашей, а руки, тёмные от смолы и сетей, сжимали её пальцы с такой силой, будто боялись, что земля уйдёт из-под ног.

– Смотри, – говорил он, останавливаясь у лотка, ломившегося от грубых раковин и кораллов, выброшенных морем. – Смотри, какая. Как застывшее пламя.

Он протянул ей раковину, внутри которой пылал перламутр. В его глазах горело то же пламя – не разрушительное, а созидательное, пламя юности, что спешит обогнуть весь мир за один день.

Инес взяла раковину. Её пальцы, длинные и утончённые, коснулись шершавой поверхности, и она улыбнулась. Улыбка её не озаряла лицо, а проступала на нём, как проступает влага на кувшине в знойный полдень – сокровенная, прохладная.

– Она прекрасна, Диего. Но нам не нужны кораллы. Нам нужен новый парус для лодки. И крыша, что не протекает в сезон дождей.

– Будет у нас и парус, и крыша, и дом не хуже, чем у алькальда! – воскликнул он, и в его голосе звенела непоколебимая уверенность того, кто знает, что будущее – это лишь дело времени и мышечной силы. – Я буду ловить столько рыбы, что рынок захлебнётся. А ты… Ты будешь сидеть во дворе под лимонным деревом и плести сети, чтобы они были не прочные, а красивые, как кружево. Как твои волосы.

Он коснулся её косы, и на миг его пальцы стали нежными.

Инес опустила глаза. Не от стыда, а от переполнявшего её чувства, столь же огромного и необъятного, как океан, что синел вдали. Она верила ему. Она верила в этот простой и ясный мир: рыбацкая лодка, запах соли на коже, крики чаек на рассвете, его сильные руки. Мир, где зло было конкретно и понятно – внезапный шторм, жадность хозяина корабля, порез на сети. Мир, в котором не было места для невидимых чернил доносов, для холодной, каменной логики инквизиции, для тени, что уже протягивалась к ней из-за угона собора, движимая завистью и скукой старой, увядшей женщины.

Она ещё не знала, что невинность – не щит, а мишень. Что её тихая сила, её умение облегчать страдания травами, дарованное ей бабкой, выжившей в берберском плену, – всё это лишь хворост для костра, что уже складывали на главной площади.

Они шли дальше, рука об руку, двое детей солнца и океана, слепые и глухие к приближающемуся цокоту копыт по брусчатке, к чёрным сутанам, что вынырнули из-за угла и замерли, наблюдая. Диего говорил о завтрашнем улове, о том, сколько песо принесёт тунец, и о том, что на свадьбу он купит ей гребень – не костяной, а серебряный.