Дженни Герхардт

Осенним утром тысяча восемьсот восьмидесятого года женщина средних лет, с которой была восемнадцатилетняя девушка, подошла к стойке портье главного отеля Коламбуса, штат Огайо, и спросила, не найдется ли для нее работы. Просительница была полновата и оттого выглядела беспомощной, однако взгляд ее был открыт и честен, а манеры – скромны и спокойны. В ее больших терпеливых глазах таилась тень несчастья, с каким знакомы лишь те, кто не отводит сочувственного взгляда от лиц страждущих. Было совершенно очевидно, от кого ее дочь унаследовала ту стыдливую робость, что сейчас заставляла ее держаться позади и с деланым безразличием смотреть в сторону.

В матери соединились в единое целое непосредственность, эмоциональность, врожденная впечатлительность поэтичной, пусть и не получившей должного образования натуры, но заправляла всем этим бедность. Дочь, если не считать доставшихся ей от отца серьезности и умения себя держать, во всем остальном наследовала матери. Вдвоем они являли столь убедительную картину честной нужды, что произвели впечатление даже на портье.

– Чем именно вы хотели бы заняться? – спросил он.

– Может быть, вам нужно что-то прибрать или почистить, – робко отвечала она. – Я полы могла бы мыть…

Услышав это, дочь неловко отвела взгляд – не оттого, что чуралась работы, но оттого, что пришлось так откровенничать перед посторонними. Портье сразу же перебил мать: не хотелось видеть, как она нервничает из-за лишних объяснений. Как мужчина, он не мог устоять перед попавшей в беду дамой. Невинная беспомощность дочери лишь подчеркивала их тяжкое положение.

– Обождите минутку, – сказал портье и, приоткрыв служебную дверь у себя за спиной, попросил вызвать старшую экономку.

Работа в отеле имелась. Нужно было подмести главную лестницу и вестибюль – уборщица сегодня выйти не смогла.

– Это там дочка с ней? – спросила экономка, увидевшая просительниц из-за двери.

– Надо полагать, да, – отозвался портье.

– Если хочет, пусть приходит после обеда. Дочка, я так понимаю, будет ей помогать.

– Пройдите к экономке, – с вежливой улыбкой сказал портье, вернувшись к стойке. – Вот сюда, пожалуйста. Она обо всем распорядится.

Эту небольшую сцену можно было бы назвать прискорбной кульминацией цепочки событий, произошедших в жизни и семье Уильяма Герхардта, по ремеслу стеклодува. Столкнувшись с невзгодами, столь типичными для низших классов, теперь он был вынужден, вместе с женой и шестью детьми, каждый день полагаться лишь на судьбу. Болезнь приковала его к постели. Старший сын Себастьян работал подмастерьем на местном вагоноремонтном заводе, но платили ему лишь четыре доллара в неделю. Старшей из дочерей, Женевьеве, уже исполнилось восемнадцать, однако никакой профессии она еще не обучилась. Прочие же дети, четырнадцатилетний Джордж, двенадцатилетняя Марта, десятилетний Уильям и Вероника, которой исполнилось лишь восемь, были слишком юны, чтобы работать, и только отягощали и без того нелегкую долю. Хотя отец с матерью считали своим долгом дать детям школьное образование, проблема одежды, учебников и ежемесячной платы за обучение казалась практически неразрешимой. Отец, как ревностный лютеранин, настаивал на приходской школе, хотя там, помимо молитв и основ евангелической веры, дети мало чему могли научиться. Веронике уже пришлось сидеть дома по причине отсутствия обуви. Джордж, достаточно большой, чтобы не только ощущать разницу между собой и прилично одетыми детьми, но и страдать из-за нее, нередко сбегал с уроков и шлялся невесть где. Марта тоже жаловалась, что ей нечего надеть, а Женевьева была рада, что для нее школа уже осталась в прошлом. Основным их имуществом являлся дом, где они жили: если не считать шестисот долларов невыплаченного кредита, он целиком принадлежал отцу семейства. Уильям занял эту сумму в те лучшие времена, когда сбережений хватило на покупку дома вместе с участком, чтобы потом пристроить к нему для своей большой семьи еще три спальни и крыльцо. До погашения кредита оставалось несколько лет, однако дела шли так плохо, что ему пришлось потратить не только все, что удалось скопить ради выплаты основной суммы, но и предназначенное для годичных процентов. А в нынешнем беспомощном состоянии всевозможные затруднения – счета от доктора, расходы на школу, подступающий срок выплаты процентов, задолженность перед мясником и булочником, которые, зная его безусловную честность, до последнего отпускали в долг, пока не иссякло и их терпение, – постоянно вертелись у него в голове, заставляя нервничать так сильно, что выздоровление все время затягивалось.