ПЕСОК В ЖЕРНОВАХ: ИЗ ГРЯЗИ

Холод. Липкий, пронизывающий, заползающий под рваную дерюгу, служившую одеялом. Алексей открыл глаза, и мир уперся в него грязно-серой, заплесневелой стеной. Не потолок – низкий, прогнивший настил, по которому с тихим шорохом передвигались тени. Крысы. Запах ударил в ноздри, спрессованный, густой: вонь немытого тела, кислятина испорченной похлебки, прель, влажная земля и что-то еще… сладковато-гнилостное. Смерть.

Он вдохнул резко, и спазм пронзил грудь, вырвав хриплый, беззвучный кашель. Каждый мускул ныл, кости словно были вывернуты и вставлены обратно не туда. Голова раскалывалась, пульсируя в висках тупой, неумолимой болью. Где он? Больница? Авария? Последнее, что помнил – резкий свет фар, визг тормозов… а потом – эта грязь. Эта вонь.

Он попытался приподняться на локтях. Тело не слушалось, слабость валила обратно. Руки… худые, грязные, с ободранными костяшками и вросшей под ногтями черной землей. Не его руки. Он смотрел на них, не понимая. Эти руки знали только тяжесть, мозоли, боль. Чужая память, как грязный паводок, хлынула в сознание, сметая его собственные обрывки.

Имя: Лекс. Лекс-сын-Марка. Крепостной. Собственность Барона Годрика из Чернотопья. Возраст: шестнадцать зим. Болезнь… лихорадка? Или побои? От управителя Бориса… да, Борис. Толстый, потный, с плетью…

Алексей (Лекс?) застонал, схватившись за голову. Не просто память – это было его прошлое теперь. Унизительное, беспросветное. Он был никем. Меньше, чем никем. Грязь под сапогами рыцаря. Живой инструмент. Он – крепостной крестьянин в каком-то богом забытом уголке жестокого, фэнтезийного мира.

С трудом перекатившись на бок, он оглядел свое «жилище». Землянка. Грубо выкопанная яма, накрытая жердями и дерном. Пол – утоптанная, влажная земля. В углу – груда соломы, на которой он лежал. Рядом – пустая деревянная миска с остатками какой-то мутной жижи. Другой угол занимала груда тряпья – там, судя по всему, спали остальные. Сколько их? Память подсказывала: отец – Марк, молчаливый и сломленный; мать – Арина, вечно кашляющая; младшая сестренка – Катя, худющая, с большими испуганными глазами. И брат? Старший брат… Яков. Память о Якове была острой, как нож: его забрали в солдаты год назад. Больше вестей не было. Скорее всего, мертв.

На улице, за низким входом, прикрытым гнилой рогожей, слышалось мычание скотины, резкий окрик, плач ребенка. Рассвет. Значит, скоро на работу. Ужас, холодный и тошный, сжал горло. Работа. Бесконечная, каторжная. Поле. С восхода до заката. Гнуть спину под плетью управителя или под взглядом рыцаря-надсмотрщика.

Скрипнула рогожа. В землянку, сгибаясь, вошел мужчина. Высокий, но ссутулившийся, с лицом, изборожденным морщинами и безысходностью. Марк. Отец. Его глаза, тусклые и усталые, встретились с взглядом Алексея.

«Очнулся», – хрипло произнес Марк, без тени радости. Просто констатация факта. «Слава Тьме, не помер. Борис уже лютует. На ноги, Лекс. Держись. Не дохни.»

Алексей хотел что-то сказать. Спросить. Завопить: «Кто я? Что это за место?» Но язык не повиновался. Только слабый стон вырвался из пересохшего горла. Марк бросил ему кусок черствого, заплесневевшего хлеба.

«Жри. Силы нужны.»

Хлеб был твердым, как камень, и горьким от плесени. Алексей грыз его, чувствуя, как крошки царапают горло. Силы… Какие силы? Тело было пустым сосудом, наполненным только болью и страхом. Он дополз до деревянного ушата с водой у входа. Вода была мутной, с плавающими соринками. Он зачерпнул горстью, с жадностью глотнул. Жидкая грязь. Но пить хотелось невыносимо.