Волчьи тропы

Сколько прошло дней? Или это были месяцы? Может, годы? Сколько он ищет следы?
Кажется, вечность... Белый волк поднял морду к далекой бездушной луне и завыл, признаваясь в своем отчаянии. Но та осталась нема, отказав в зверю в жалости. Впрочем,
он и не хотел сочувствия. Он никого не жалел и не хотел, чтобы жалели его. Волк растянулся на заиндевевшей земле, шумно вздохнул и прикрыл глаза.
Боль, еще недавно сжигавшая его, притупилась, подернувшись корочкой льда. Стало немного легче. Тоска никуда не исчезла: она стала постоянной спутницей волка, медленно и нудно выедая душу. К тоске добавилась безнадежность. Сколько мест он успел обежать за это время? Порой волку казалось, что он исходил королевство вдоль и поперек, но это было, конечно, не так. Белый все еще метался вокруг логова, обшаривая каждый куст, обнюхивая каждое дерево. Но ничего, что указало бы ему направление поисков, так и не обнаружил.
Существование его теперь было странным: раздвоенным. День стал казаться сном, затяжным кошмарным сном, в котором волк был совсем один. Он не выходил к людям, держался в стороне от селений. Лес окончательно поймал зверя в свою ловушку, потому что белый знал: его волчица может быть только в лесу. Она была холодна к людям, и он стал холоден. Теперь волк много разговаривал с Лесным Духом, забыв о прежних Богах. Он искал тропу в мир оборотней, тропу к себе, но она все еще пряталась, не желая принимать сына, который так долго отказывался быть тем, кем был рожден. Так он и проводил свои дни: ловил запахи, пытаясь отыскать единственный нужный ему, разговаривал с Лесным Духом и обшаривал каждый кусок леса.
Жизнь начиналась ночью. Яркая, искристая, рыжая... Он засыпал и возвращался в лето, когда рядом была волчица. Веселая, беззаботная, ласковая. Волк слышал ее голос, чувствовал ее прикосновения, тонул в ее запахе. Он упивался ее телом в человеческом обличье и наслаждался волчьей личиной. И тогда он заглядывал ей в глаза и спрашивал:
– Ты простила меня?
– Простила, как я могу не простить тебя, Идар? – она всегда так отвечала.
– И больше не уйдешь? Останешься со мной?
– Я всегда буду рядом.
– И я, я больше не потеряю тебя, Айна.
– Знаю.
Она обнимала его, прижимаясь всем телом, и Идар стискивал ее в объятьях, не желая разжимать рук. Ночь стала лучшим временем. Во сне белый снова смеялся, глядя на шалости Айны. Она всегда была веселой. Легкая, как та бабочка, в охоте на которую Идар впервые увидел ее. И во сне она была такой же, его Айна, его волчица. Пробуждение Идар всегда чувствовал. Он с отчаянием прижимал к себе рыжеволосую молодую женщину, цеплялся за мир грез, пытался вгрызться в него, чтобы задержаться еще хоть на мгновение, но глаза открывались, и волк вновь был окружен унылым лесом. На смену яркому лету приходила тоскливая осень, наполняя душу безнадегой и мглой. И тогда Идар вскакивал на лапы, задирал голову к свинцовому небу и выл, умоляя вернуть его в рыжее лето. Падал вновь и отпускал Силу, чтобы уже в человеческом обличье выкрикнуть:
– Лесной Дух, верни!
Отец оборотней оставался глух к мольбам своего сына. Порой Идару казалось, что ОН разгневан на волка, не оценившего его дары – личину зверя и волчицу, посланную полукровке.
– Прости меня, Отец! Прости!!!
Прощения не было. Белый искал его в запахах, витавших вокруг, искал в дожде, поливавшем холодными струями волчью шкуру, искал в редких солнечных лучах, в своих снах, но не находил, впадая в отчаяние все больше и больше. Ничего не менялось. Белый волк по-прежнему был одинок.