Пост, которого нет. Хроники. Дело № 4. Поиск предметов

Весна, наверное, самое лучшее время года. Пропадают белые цвета и почти потусторонняя тишь, появляются краски, и мир становится громким, крикливым почти до неприличия. Зимняя строгость и упорядоченность уступают место бурному хаосу, все идет в рост, все рождается заново. На смену снам приходит время обновления и надежд – то время, когда кажется, что в этот раз все непременно будет лучше, что в этот раз непременно все получится.
Девушка, которая, прижимаясь носом к холодному стеклу, смотрела на перечеркнутый железными решетками мир, в настоящую весну уже особо не верила, видя ее только из окошка роскошной машины и над плечами толпящейся вокруг охраны, когда ее вывозили из дома. Весна была где-то там, за оградой, она чуяла ее и тянула к ней свои бесплотные пальцы, обещая свободу, не лишенную опасностей, но никто и близко не подпустил бы ее к строгому серому особняку, в саду которого всегда царило одно и то же искусственное неопределенное время года, и о том, что весна где-то там еще не набрала силу, свидетельствовали лишь выключенные вычищенные почти до блеска фонтаны. Сад всегда стоял зеленым – даже глубокой зимой – выпавший снег из него немедленно изгонялся целой армией садовников, и владелец сада не жалел на это средств, даже если снег приходилось убирать по нескольку раз в день, высвобождая из-под него еловую хвою и блестящие словно навощенные листья вечнозеленых кустарников. Здесь никогда не было никаких цветов, никаких веселых вспышек, никакого хаоса – только лишь зелень в различных оттенках и белизна мраморных статуй. Ели, перестриженные в строгие конусы, и кусты идеально круглой или прямоугольной формы. Это был абсолютно геометрический сад, живущий по строгому расписанию – его хозяин не любил беспорядка и непредсказуемости, которые несли не согласованные с ним времена года. Каждый день здесь был одинаков, словно чей-то навечно застывший сон, и в те часы, когда хозяин был дома, и девушке разрешалось погулять в саду, она, бродя по белым дорожкам среди совершенной упорядоченности, думала о том, как ненавидит этот сад. Гости всегда, напротив, с восторженным придыханием называли его «произведением искусства», впрочем, некоторые так называли и ее саму. В искусстве девушка разбиралась – в искусстве были чувства и жизнь, и в ней тоже пока еще была жизнь, но сад был мертвым, и его идеальные формы и зелень казались ей таким же произведением искусства, как и умело изготовленные похоронные венки. А там, где все мертво, уже не поможет никакая весна.
Она стояла у окна еще несколько минут, пока через двор к воротам не проехал сверкающий черный «бентли», и, как только ворота за ним закрылись, девушка проявила внезапную активность. Она выудила из недр своего одежного шкафа большой сверток, вытряхнула его содержимое на кровать, скинула с себя роскошный шелковый халат и кое-как дрожащими пальцами натянула грубый желтый свитер и желто-зеленый рабочий комбинезон. Посмотрела на часы, снова подбежала к окну и по-детски нетерпеливо подпрыгнула, глядя на подкативший к воротам микроавтобус садовников. Потом пихнула под кровать высокие тяжелые ботинки и форменную куртку, прислушалась к отдаленному пылесосному завыванию где-то в недрах дома, и, прыгнув на кровать, юркнула под одеяло, натянув его до самого подбородка, перед этим продуманно небрежно разложив по обе стороны на подушке свои длинные золотистые пряди, и уставилась в лепной потолок. Через некоторое время в дверь вежливо постучали.