Непринужденный цугцванг

Этюд о мягкой антиутопии

или фантасмагория в жанре Novus Ordo Seclorum

Посвящается тем, кому нечего ждать

«Крыши домов дрожат под тяжестью дней

Небесный пастух пасёт облака

Город стреляет в ночь дробью огней

Но ночь сильней, её власть велика…»

«Спокойная ночь», Виктор Цой

«Глядя на лошадиные морды и лица людей,

на безбрежный живой поток, поднятый

моей волей и мчащийся в никуда по багровой

закатной степи, я часто думаю:

где Я в этом потоке?»

Чингиз Хан (Виктор Пелевин «Чапаев и Пустота»)

– Маска!

– Что маска?

– Одень сейчас же маску, а то пожалеешь об этом, курва!

Противный лысый, как хуй, старикашка стоял перед Люсей и пристально заглядывал ей в глаза, нервно постукивая своей корявой палкой о тротуар.

– Что Вам ещё? – раздраженно спросила она, пытаясь уйти.

– Одень маску, сучка, я тебе сказал! Перезаражаешь нас всех тут, падла!

– Да пошёл ты, старый хрен! – злобно крикнула Люся прямо ему в лицо и сделала шаг в сторону.

Глаза старикашки налились венозной кровью, он противно хрюкнул, потом резко поднял свою палку и моментально расчленил её на две части, одна из которых представляла собой длинный шприц из стекла и металла, наполненный жёлтой прозрачной жидкостью.

– Leck mich ins Arsch! – истошно заорал он нечеловеческим голосом и направил острое жало иглы Люсе прямо в грудь.

Ещё секунда и последует укол, она закрыла от страха глаза и… проснулась.

– Берлинское время – 6 часов утра! – проинформировала радиоточка испуганную сновидением Люсю.

За окном шумел отбойный молоток и работал компрессор. У соседей почему-то во всю гремел безумный Рихард Вагнер. Она провела ладонью по потному лбу и вспомнила кошмарный сон, из которого насилу выбралась.

– Твою мать! Приснится же такое! – выругалась она вслух и встала, натягивая на себя шёлковое кимоно цвета бордо.

Люся подошла к окну и резко раскрыла шторы, да так и застыла от изумления от увиденного: по улице катила бесконечная танковая колонна, рядом с которой шли железным строем солдаты в странном красно-желтом камуфляже. По небу плыли огромные цеппелины и в воздухе мелькали везде миниатюрные дроны с горящими красными глазами.

Люся вновь закрыла глаза, потом сосчитала три раза по семь (так она всегда делала, когда ей было страшно или она нервничала) и вновь открыла глаза. Цеппелины никуда не исчезли. Танки тоже.

Из ниоткуда раздался невидимый металлический немецкий голос:

– Achtung! Achtung! Kameraden, impfen! Impfen!

– Что это ещё за хрень? – вопрошала Люся саму себя и вновь закрыла шторы.

На подоконнике назойливым пятном формата А4 белела тонкая пачка кем-то распечатанного неизвестного текста, озаглавленного следующим образом:

Многие интеллектуальные умы интересовал этот, казалось бы, абсурдный вопрос. Причём тут пидарасы и духовная жизнь? Вроде всё так, а вроде и нет: сложно найти взаимосвязь между двумя этими понятиями, но такая взаимосвязь всё-таки есть, как ни странно.

Давайте начнём этот непростой разговор с времён глубокой древности человечества, – с мира эллинов и диких фавнов: известно, что греческий философ Сократ был известным пидарасом, о чём свидетельствует знаменитый силлогизм Аристотеля «Все пидарасы -смертны. Сократ – пидарас. Следовательно, Сократ-смертен». Этой античной ахинее уже тысячи лет и не стоит её воспринимать всерьёз. Многие несознательные граждане полагают, что раз жизнь у пидарасов яркая и весёлая, то и смерть у них такая же. Я не хочу разубеждать этих граждан в их глубоком заблуждении на этот счёт, ведь когда говорят, что «на миру и смерть красна», то мало найдётся желающих проверить это на деле, хоть и звучит это весьма красиво и изысканно. Так и с пидарасами. Взять, к примеру, историю знаменитого французского писателя Марселя Пруста, изысканного пидараса и бонвивана. Его радостная пидарасность сочится сквозь страницы его книг широкой безудержной рекой, но жизнь его отнюдь была трудна и трагична. Здесь не было места особому веселью и радости. Но в то же время если мы, как вдумчивые читатели, прошелестим страницами его великих книг и вникнем в их содержание, примерив на себя географию его скитаний от его родного провинциального Комбре до курортного Бальбека с экзотической персидской церковью, а затем, как правнуки Гаргантюа, насладимся его гастрономическими привычками, включающими в себя всевозможные изыски, начиная от легендарного и уже изрядно подзаебавшего всякого истинного прустиниста – печенья мадлен и, заканчивая, к примеру, жареной рыбой тюрбо, которую Пруст вкушал вместе со знаменитым омлетом матушки Пуляр среди развалин аббатства Мон-сен-Мишель, то, возможно, только тогда, мы, дети лжи и потреблядства, сможем насладиться тихой идиллией прогулки в сторону Сванна и тенью девушек в цвету. Однако, здесь мы должны отметить тот факт, что всякое наслаждение, направленное на себя и одновременно присутствующий в нас страх, как другая сторона невидимой для нас качели амбивалентности, есть ничто иное, как…».