– На этом или следующего подождем? – вопрос вырвал меня из пустоты, которую тут же заполнил снег.
Считанные секунды, и все пространство стало белым. Лишь несколько темных пятен продолжали отчаянно сопротивляться – двигались, меняли форму, пока не приняли очертания людей, исполняющих причудливый танец притоптываний и похлопываний.
– Ехать дольше, конечно, а с другой стороны, если следующего ждать – околеть можно.
Сознание пыталось зацепиться за дополнительные детали: уходящая в заснеженный полумрак трамвайная колея, с расшатанными, выбивающимися из суставов рельсами. Прижимающийся к ней малюсенький домик, слегка обшарпанный, из тех, где не укрыться, но который хочется укрыть самому. Вокруг, со всех сторон – люди. Облачка их дыхания были настолько густыми, что в них почти читались невысказанные вслух слова.
Вплотную ко мне стоял человек. Я старался вглядеться в темный провал капюшона, но так и не смог понять кто это.
Видимо устав от моих метаний, рядом загрохотал трамвай. Лица ожидавших на остановке людей осветили фары, а из капюшона выглянуло улыбающееся лицо Д.
– С возвращением на планету Земля! Едем, нет? – опять спросил он.
– Поехали.
Прозвучал характерный скрежет металла о металл, трамвай остановился и люди засуетились, начиная борьбу за лучшие места.
– Рваться не будем, постоим, тем более так разговаривать удобнее. К тому же, когда сидишь, постоянно глазами рыщешь, кому уступить, а правильно выбрать не так-то и просто. С бабушками, инвалидами и маленькими детьми вроде всё понятно. А если дед – большинство на перекладине до последнего висят, за молодость цепляются, обижаются, когда им уступаешь. С девушками тоже тяжело, иногда такой взгляд словишь, как будто ты им не место своё предлагаешь, а постель. Не, ну я согласен, уступишь иной раз, потому что приглянулась девчонка, но с чистым сердцем же, без пошлости…
Общаться с Д. было хорошо – киваешь, бросаешь пару фраз по теме, ровно столько, чтобы разговор назывался диалогом, а все остальное время просто слушаешь. Или не слушаешь.
Я осмотрелся по сторонам. Большинство пассажиров были мне знакомы, и не вызывали подобных вопросов – уступать им место или нет. Дед в майке, шортах и кроссовках, которые он одевал в любую погоду. Стайка молодых ребят, всячески делающих вид, что ездить в трамвае им не по статусу. Интеллигентного вида мужчина, который год, читающий одну и ту же книгу и неизменно засыпающий еще до первой остановки. Все они были частью почти каждой моей поездки, той частью, о которой я практически ничего не знал.
Трамвай тронулся. Люди на мгновение прижались друг другу, но тут же восстановили свои границы.
– За проезд готовим, – громыхнул голос с другого конца вагона.
Голос, упреждающий любые виды мошенничества со стороны пассажиров – просроченные карточки, пятитысячные купюры, “всего одну остановочку”. Услышав этот голос, каждый потенциальный заяц должен был осознать, что сворованная морковка окажется у него в противоположном ото рта отверстии.
– О, ледокол начал движение, – буркнул я.
Д. все еще перечислял, как и кому он уступает место в транспорте, но, услышав меня, тут же переключился.
– А я в чем-то её понимаю, сквозь льды пассажирских лиц иначе не пробраться. Вот ты, харю свою видел? И таких здесь больше половины. Думают, что поужинать, а на лице гримаса, как будто у них всю семью в заложниках держат. А ей каждого такого одухотворенного человека нужно спустить до мелкого капитализма, с которым у него не сказать, что ладится.
