Ты меня достал, Белокопытов

(лирическая история в одном действии)

Действующие лица:

Николай

Нина

Ширяев

Зимний пасмурный день. Свист ветра и метели. Небольшая сельская изба с печкой и сенями. Николай, коренастый парень лет двадцати двух, в темных очках, толстовке, джинсах и валенках, сидит на диване, слушает новости по радио, трогает струны гитары.

НИКОЛАЙ (запальчиво). Как же вы достали, а! (выключает радиоприемник, отстраняет гитару в сторону). Из пустого в порожнее переливаете (прислушивается).

Из сеней доносится скрип половиц и двери.

НИКОЛАЙ. Назарыч, ты? Назарыч?

Появляется полный, седой мужчина лет пятидесяти в старом тулупчике и в военной шапке-ушанке, с сумкой в руках.

ШИРЯЕВ. Я, Николенька.

НИКОЛАЙ. Чего так долго-то?

ШИРЯЕВ. Так очередь, сынок. Сельпо одно на всё Назарьево. Что же ты хочешь? Сегодня набежали, точно в ссудный день. Это в такую-то погоду.

НИКОЛАЙ. Сильно метёт на улице?

ШИРЯЕВ. Ага, вовсю.

НИКОЛАЙ. Ты, главное, всё взял по списку?

ШИРЯЕВ. Всё. Как ты просил: и «Триумфальную», картошку, шпроты, колбасу, томатный сок. Хлеб только испекли.

НИКОЛАЙ. Налей, Назарыч!

ШИРЯЕВ. Подожди секунду, я нарежу колбасу хотя бы.

НИКОЛАЙ. Налей, пожалуйста.

ШИРЯЕВ. Ну как скажешь (открывает бутылку, наливает водку в стакан).

Николай тут же выпивает.

ШИРЯЕВ. Куда торопишься, солдат? Старших по званию не дожидаешься. Я всё-таки сержант запаса.

НИКОЛАЙ. Назарыч, год назад в это же время мы уже подорвались на мине и горели с Володей в «уазике».

ШИРЯЕВ (крестится, наливает себе полстакана «Триумфальной», пьёт). Упокой его душу, Господи…Как несправедливо всё-таки, ты таких молоденьких забираешь, Господи. За что?

НИКОЛАЙ. Да лучше б и меня он забрал!

ШИРЯЕВ. Не говори так, грех большой.

НИКОЛАЙ. Жить в кромешной темноте становится невыносимо. Слышать вьюгу и не видеть снега, говорить сейчас с тобой и глаз твоих не видеть. Ничего не видеть!

ШИРЯЕВ. Надо смириться с этим, сынок. Тебе ещё жить и жить.

НИКОЛАЙ. Кому я нужен? Детдомовец, нищеброд, слепыш!

ШИРЯЕВ. Коля, ты мне нужен.

НИКОЛАЙ. Зачем? Я уже неделю сижу на твоей шее со своей гитарой. Пора и честь знать. Завтра же уеду, первым автобусом.

ШИРЯЕВ. Не горячись.

НИКОЛАЙ. А чего?

ШИРЯЕВ. Ничего. Ты пойми: я в возрасте дожития. Я теперь не один. Ты мне послан Господом вместо Володи, родная душа. Кроме того, например, ты ловко чистишь снег вокруг дома. Да! Так никто в мире лучше тебя не чистит снега. А на гитаре как играешь – сердце радуется! А поёшь как – тебе равных нет!

НИКОЛАЙ. Ты специально так говоришь.

ШИРЯЕВ. Я говорю то, что есть.

НИКОЛАЙ. Как всегда, жалеешь меня. Эта жалость вот где! Она душит меня.

ШИРЯЕВ. По весне откроется кафе на пристани, им требуются и певцы, и музыканты. Я могу тебя устроить, директриса – наш человек.

НИКОЛАЙ. Назарыч, я ведь нотной грамоты не знаю, подбираю всё на слух.

ШИРЯЕВ. Чего её там знать? Семь нот всего.

НИКОЛАЙ. Семь нот…Это же целая наука, сольфеджио. Люди всю жизнь изучают.

ШИРЯЕВ. А то мог бы петь и в нашей церкви Николая Угодника, им певчие нужны.

НИКОЛАЙ. Мог бы. Посмотрим. Дожить бы до весны ещё.

ШИРЯЕВ. Что значит – дожить? У тебя такой заступник – Николай Угодник.

НИКОЛАЙ. Но, как видишь, он меня не уберёг.

ШИРЯЕВ. А это как сказать. Всё лучше, чем…(накрывает на стол). Я говорю: вот и Володины родители, моя сестра, погибли в доме при пожаре. Был засушливый год. Володя в первый класс пошёл…