Мат

3 октября 1815 года, на борту корабля «Нортумберленд»

– Что там, Бертран?

– Кит, сир. По-моему, даже несколько.

– Узнаю людей. Годами они плавают по морю, но даже в сотый раз какая-то безмозглая туша мяса заставляет их бросить все и толпиться как бараны. Офицеры тоже там?

– Некоторые, сир.

– И это люди, которые претендуют на избранность. Белая кость. Они везут на борту величайшего человека их времени, и хоть бы один стремился использовать эту возможность. Нет, они видят во мне лишь пленника, которого надо кормить и стеречь. Рыбы их интересуют гораздо больше. Пять лет назад любой из них почел бы за честь обедать за одним столом со мной – пусть даже как с врагом.

– Они просто люди, сир.

– Вот именно, Бертран. Вот именно. Сколько нам еще плыть?

– Вчера говорили, что около двадцати дней при таком ветре.

– Двадцать дней… Как обесценилось время. Совсем недавно за двадцать дней я поднимал всю Францию. Вы помните? От Канн до Парижа, от горстки преданных людей до трона. И все за двадцать дней. А сейчас я потрачу то же самое время на созерцание этих убогих, которых безмозглые рыбы интересуют больше, чем великий император. И я стану лишь на двадцать дней ближе к могиле – точно как они.

– Вы сами всегда учили терпению, сир.

– Терпение хорошо, когда есть надежда. Теперь ее уже нет. Святая Елена – не Эльба. Впрочем, вы правы. В отличие от этих болванов, у меня впереди бессмертие. А их если и вспомнят, то только потому, что они везли меня на этот остров.

– Да, сир. Если даже сто лет спустя будут по-прежнему спорить о роли личности в истории, то в первую очередь будут говорить о вас.

– О будьте покойны, спорить они будут. Мещане всегда спорят о роли личности в истории. Тем временем личности историю делают. Вы знаете, Бертран, без таких, как я, мировая история была бы пустым местом. Это была бы история чавкающих толп. Толпы становятся народами лишь тогда, когда находится человек, готовый их вести. Тогда они возносят тебя на самый высокий пьедестал, пока зависть и предательство не сбрасывают тебя оттуда.

– Сир, даже будучи сверженным, вы остаетесь великим человеком.

Я знаю, Бертран. В этом-то и дело. Мне безразлично, что мое имя будут поливать грязью. Бриллиант можно окунать в грязь сколько угодно, он от этого хуже не станет. И мне безразлично, что меня будут стеречь убогие болваны, пока другие болваны растаскивают мою империю. Но знать, что я уже больше ничего не свершу, пока жив… Поверьте мне, Бертран – вот мука, перед которой меркнет все. Александр мог бы меня понять.

– Думаю, что я понимаю вас, сир.

– Да, Бертран, в вашей преданности я не сомневаюсь.

– Сир…

– Помните, что кричал мне тот боров в порту? Про революцию, создавшую тирана?

– Помню, сир. Я жалел лишь о том, что не в моей воле было заставить его замолчать.

– Они все так думают. Несчастные. Для них великий человек – это порождение обстоятельств. Они не понимают, что тот, кто рожден для великих дел, для великой власти, всегда придет к ней. Именно это и делает его великим.