Все жанры Все авторы
Заметка «О статуе Ивана Грозного М. Антокольского» - Иван Тургенев

Заметка «О статуе Ивана Грозного М. Антокольского»

Страниц

15

Год

—

В феврале 1871 года Иван Сергеевич Тургенев впервые познакомился с выдающимся российским скульптором Михаилом Михайловичем Антокольским в его мастерской в Петербурге. В этот день Антокольский только что завершил работу над своей новой скульптурой "Иван Грозный", выполненной из глины. В тот же день Тургенев отправил письмо своему другу П. Виардо, в котором с большим восторгом отозвался о скульптуре и ее талантливом создателе.

Антокольский также поделился своими впечатлениями о первой встрече с Тургеневым в своих автобиографических записках: "Наконец, настал тот великий день, когда я решился и сказал: 'Довольно'. И вот, первым, кто появился в моей мастерской, был Иван Сергеевич Тургенев. Я сразу узнал его по фотографии, которая у меня была в альбоме..."

Это знаковое знакомство стало началом долгой и продуктивной дружбы между двумя талантливыми художниками, оказавшими огромное влияние на искусство своего времени. Их встречи и обсуждения стали неотъемлемой частью их творческого процесса и вдохновили обоих на создание новых выдающихся произведений искусства. Тургенев и Антокольский оставили неизгладимый след в истории культуры и продолжают вдохновлять и олицетворять гения идеи и воплощение в искусстве.

Читать бесплатно онлайн Заметка «О статуе Ивана Грозного М. Антокольского» - Иван Тургенев

Иван Сергеевич Тургенев

Заметка <О статуе Ивана Грозного М. Антокольского>

Не могу не поделиться с читателями «СПб. ведомостей» тем отрадным впечатлением, которое произвело на меня новое проявление русского искусства. Я говорю о статуе г. Антокольского, представляющей Ивана Грозного. Мне довелось увидеть ее почти в самый день моего возвращения в Россию. Слухи о ней начали ходить в публике с конца прошлого года, но только весьма недавно небольшая мастерская молодого ваятеля в Академии художеств стала наполняться посетителями, желающими полюбоваться «новинкой». И сто́ит ею любоваться, сто́ит радоваться ей. По силе замысла, по мастерству и красоте исполнения, по глубокому проникновению в историческое значение и самую душу лица, избранного художником, – статуя эта решительно превосходит всё, что являлось у нас до сих пор в этом роде. Царь Иван представлен сидящим на богатом старинном кресле; на голове его скуфья; расстегнутый у ворота халат, в виде подрясника, охвачен простым поясом; тяжелая шуба в широких складках падает кругом; на коленях у него лежит, как бы скользя с них, раскрытое Евангелие; известный остроконечный посох воткнут в землю возле него. Тяжкое раздумье овладело им; он, видимо – один, положим, где-нибудь в отдаленном покое дворца в Александровской слободе. Он понурил голову, сдвинул брови, сжал губы – вниз и вбок устремил глаза… Одной рукой он оперся о ручку кресла, как бы собираясь встать; другая лежит бессильно, обвитая чётками, с подвернутыми пальцами. В наклоненном положении стана, в неровном рисунке плечей, в каждой черте типически верного, изможденного и все-таки величавого лица, в каждой подробности всей фигуры – так, кажется, и читаешь все ощущения, все чувства, мысли, которые смутно, и сильно, и горестно задвигались в этой усталой душе. Тут и страх смерти, и раздражение больного человека, избалованного беззаветной властью, и раскаяние, и сознание греха, и застарелая злоба, и желчь, и подозрительность, и жестокость, и вечное искание измены… Он собирается встать, этот старый, злой, больной человек, который в одно и то же время и русский и царь, царь с ног до головы{1} – не хуже короля Лира. И что он станет делать, как встанет? Пытать? молиться? или пытать и молиться? Не нужно быть особенно чутким человеком, чтоб понять, что хотел сказать художник. То, что он задумал изобразить, – дело сложное, как вообще всё человечески живое; но выполнил он свою задачу с такой очевидной ясностью, с такой уверенностью мастера, что не вызывает в зрителе ни малейшего колебания; а впечатление так глубоко, что отделаться от него невозможно; невозможно представить себе Грозного иначе, чем каким его подстерегла творческая фантазия г. Антокольского. По искренней правде, гармонии и несомненности впечатления его произведение напоминает древних, хотя, с другой стороны, оно всей сущностью своей принадлежит к новейшей, характерно-психологической, живописно-исторической школе ваяния. Особенно поразительно в этой статуе счастливое сочетание домашнего, вседневного и трагического, значительного… И с каким верным тактом всё это проведено! Укажу хоть на скуфью, которую, говорят, многие критики из традиционных классиков желали бы видеть устраненной и которую неподдающееся чутье художника, к счастью, удержало. Каким образом возвысился он до такого ясного понимания своей задачи – я, судя по прошедшему, не могу себе дать хорошенько отчета; но факт перед глазами, и поневоле приходится воскликнуть: «Spiritus flat ubi vult»

Вам может понравиться: