Я не помню день, когда отец ушел от нас. Мне было шесть, и кажется, я плакала. День его возвращения, спустя десять лет будет жить в моей памяти всегда.
Я увидела его, сидя на ступенях крылечка нашего дома. Отец шел тяжело ступая. За широкими плечами у него висел выцветший туристический рюкзак. В руках он тащил громадный чемодан на колесиках. Я помнила его высоким и сильным мужчиной, сейчас же это был грузный с посиневшим лицом пенсионер. Волосы у него обросли и черные кудри, просаленные от грязи, крупными кольцами заворачивались за шиворот потасканной военной формы. Грубые руки в каких-то струпьях с мелкими давно зажившими порезами, ногти на толстых пальцах грязные и местами поломанные. Но самым ужасным был шрам во все горло на шее. Он тянулся от уха до уха по его синеющему кадыку белой полосой, указывающей, что ведом ему не только мир живых, но и мертвых. Помню, как отец остановился напротив меня, криво оскалился довольный оглядыванием длины юбки и вязанного платка с кисточками, которым я обернула плечи. Он хмыкнул и проскрипел хриплым, просевшим и сорванным голосом:
– Что Буяна? Не узнала отца?
Он достал из кармана сигареты, вытряхнул одну из пачки и закурил, разглядывая меня сощуренным глазами, сквозь дым, который тут же уносил летний ветер.
– Мааам! – позвала я, разглядывая его в ответ, и силясь понять, не шутит ли человек стоящий передо мною, и если да, то зачем и почему так странно.
Мама вышла на крыльцо спустя секунду. Она не улыбалась, но и не была настроена сердито. Нет, она смотрела на него, так же, как и я, во все глаза.
– Лариса, неси рюмку мужу. Встречай с дальней дороги! – его смех походил на кашель, а внешний вид говорил о том, что ему абсолютно все равно, что о нем могут подумать наши соседи или окружающие его люди.
Мама подала ему рюмку водки с соленым огурцом сверху в граненном стакане на алюминиевом подносе. Он поставил чемодан на попа, оперся на укрепленную ручку и взял угощение. Посмотрел на стакан и огурец, так словно он дегустатор. С видом человека, знающего толк в напитках он зажмурился и начал пить медленно по крошечному глоточку, причмокивая и наслаждаясь. При этом он смотрел на наш дом, служащий местной гостиницей для проезжающих туристов, на темнеющий лес вдалеке и на нас.
– Скучали вижу, – подытожил он, наконец, откусывая от огурца, которым занюхивал водку. – Хорошее ты выбрала место для воспитания ляльки. Тихое, неприметное.
Мама кивнула, будто выбирала специально и выбор был. На самом деле, мы жили в этом доме после его отъезда. В городе хозяева выгнали нас из квартиры, лишь он бросил нас.
– Пойдет, – выговорил он, и заметив на соседнем огороде любопытствующего Ивана Петровича, крикнул ему: – Эй, мужик! Как там тебя, по батьке? Подгребай-ка сюда и помоги мне поднять чемодан, по-соседски, так сказать. Поживу здесь, семья, все ж как никак.
Без какого-либо приглашения, он не спеша стал подниматься по ступенькам крыльца мимо меня, зашел внутрь дома. Я бросила вопросительный взгляд на маму, и последовала за ними. Отец прошелся по холлу, заглянул в комнаты первого этажа. Два номера с санузлами и кроватью, большой зал, он же столовая плюс кухня, и закуток служившей нам гардеробной, ресепшином и чемоданной. На втором мансардном этаже было еще две комнаты, моя и мамина, между которыми располагался наш личный душ и туалет.
