За кухонным столом сидели трое: восьмилетняя Лена, ее мать Раиса и сожитель Роман. Мать с сожителем были пьяны.
– Ешь, Ленка, быстрее! – сердито произнесла Раиса. – Пойдешь к своей бабке. Поживешь там немного. Меня в больницу кладут… Домой не прибегай. Дома никого не будет.
Лена сердито, исподлобья посмотрела на мать и на довольного дядю Романа. Ее рот, набитый картошкой и соленой капустой, перекосился и маленькое личико сморщилось. Такая перспектива ей не нравилась, несмотря на то, что жизнь здесь не казалась медом. Мать с дядей Романом пили почти каждый день и постоянно ругались, иногда дрались. Лену не трогали пальцем, но ей испуганной девочке, хватало скандалов. Дядя Рома был хоть и злым, но никогда не поднимал руку на мать, за исключением тех случаев, когда она сама лезла к нему с кулаками. Он лишь только защищался, отталкивая и шлепая вредную женщину по мягким местам. Но и этого было достаточно, чтобы обзавестись синяками.
На столе стояла тарелка с вареной круглой картошкой и тарелка с соленой капустой, наваленной горкой, обложенная порезанными переквашенными огурцами. Тут же стояли две стопки, бутылка и пепельница.
– Так, одежду я тебе собрала, вон там в сумке… надень-ка чистое платье.
– Денег мне дай! – произнес грубо Роман.
– Ага, щас, держи карман шире! – ответила Раиса тоже грубо.
Лена зашла в комнату, достала из шифоньера скомканное платье и сказала:
– Оно помятое.
– Ничего, бабка погладит, давай живо…
Роман все еще сидел на кухне.
Небольшой старый домишко с двумя комнатами: кухней и залом был внутри и снаружи оштукатурен да побелен. Вернее, побелен он был очень давно. Раиса не уделяла должное внимание своему дому, как и дочери. Она заботилась только о себе и сожителе. Лена частенько ночевала у бабки Маши, которую не очень та благотворила. Бабка была сурова, но справедлива. Суровой она была к своей дочери Раисе, которую частенько ругала и называла «кукушкой».
Обстановка в доме тоже была старой. В зале стояла драная тахта и железная кровать, на которой спала Лена, с застиранным постельным бельем; полированный в трещинах шифоньер; пол облезлый, два деревянных окна давно не крашены, на них синие грязные шторы. На кухне стоял голубой кухонный гарнитур в разводах, кое-как протираемой хозяйкой; стол и три облезлых табурета; на окне не было штор, а висело покрывало, которым занавешивали окно на ночь.
Начинался июнь. Лена недавно окончила второй класс. Училась она хорошо, несмотря на то, что мать ей совсем не помогала, а наоборот мешала своими скандалами. У девочки была хорошая память и развита интуиция.
На Раису иногда находила тревога и забота о дочери, когда она переставала пить. Тогда она живо интересовалась ее школьной жизнью, давала советы и учила жизни. Но потом опять запивала.
Часто приходила в гости бабка Маша и забирала к себе внучку.
Два километра от дома до бабушки Лена шла молча. Прохладное утро хмурилось. Птицы щебетали на деревьях. Раиса тоже молчала. Ее опухшее лицо было серьезным. Красотой эта тридцатидвухлетняя женщина не могла похвастаться. Она была худа, небольшого роста, редкий волос прилизан, лицо почти всегда опухшее. Сожителю было двадцать девять лет. Он был среднего роста и жилист.
На высоком крыльце стояла бабушка. Она еще издали увидела дочку с внучкой, и поэтому ее сердитое лицо говорило: «Опять пьяная Райка! Сколько можно пить!»
