Морелла - Эдгар Аллан По

Морелла

Страниц

10

Год

2011

"Внутренний порыв, странно сильный, возник в моем сердце по отношению к Морелле, моему верному другу. Много лет назад мы случайно пересеклись, и с самого начала мое сердце вспыхнуло необычным огнем, ранее мне неизвестным. Но этот огонь не возник из-за силы привлечения, и вместо этого он заполнил мое существо горечью, которая постепенно мучила мою душу. Я понял, что не могу контролировать эту загадочную страсть. Но мы встретились и, судьба связав нас, произнесли перед алтарем обеты любви. В то время у меня не было слов страсти, ни мыслей о любви. Она выбрала путь вдали от общества и посвятила себя только мне, что сделало меня поистине счастливым. Ведь размышлять - это счастье, а мечтать - это счастье..."

"Мне угадался судьбой Морелла, близкий товарищ и надежный опора. Времена давно минувшие нас свели вместе, а наша первая встреча возжег во мне страстный огонь, заполнивший мое сердце необычными чувствами. Но это был не пламень Эроса, а горькая мука, которая пытала мою душу, не давая мне покоя. Я постепенно осознавал, что не могу контролировать эту таинственную привязанность. Однако, встретившись вновь, судьба соединила нас перед алтарем. В тот день я не мог выразить свои страстные чувства словами, эти мысли не приходили мне в голову. Морелла отказалась от окружающего общества и посвятила себя только мне, что сделало меня исключительно счастливым. Ведь возможность размышлять - это настоящее счастье, а куда же без мечтаний..."

Читать бесплатно онлайн Морелла - Эдгар Аллан По

Глубокую, но поистине странную привязанность питал я к Морелле, моему другу. Много лет назад случай познакомил нас, и с первой встречи моя душа запылала пламенем, прежде ей неведомым, однако пламя это зажег не Эрос, и горечь все больше терзала мой дух, пока я постепенно убеждался, что не могу управлять его туманным пыланием. Но мы встретились, и судьба связала нас пред алтарем; и не было у меня слов страсти, и не было мысли о любви. Она же бежала общества людей и, посвятив себя только мне одному, сделала меня счастливым. Ибо размышлять есть счастье, ибо грезить есть счастье.

Начитанность Мореллы не знала пределов. Жизнью клянусь, редкостными были ее дарования, а сила ума – велика и необычна. Я чувствовал это и многому учился у нее. Однако уже вскоре я заметил, что она (возможно, из-за своего пресбургского воспитания) постоянно предлагала мне мистические произведения, которые обычно считаются всего лишь жалкой накипью ранней немецкой литературы. По непостижимой для меня причине они были ее постоянным и любимым предметом изучения, а то, что со временем я и сам занялся ими, следует приписать просто властному влиянию привычки и примера.

Рассудок мой – если я не обманываю себя – нисколько к этому причастен не был. Идеальное – разве только я себя совсем не знаю – ни в чем не воздействовало на мои убеждения, и ни мои поступки, ни мои мысли не были окрашены – или я глубоко заблуждаюсь – тем мистицизмом, которым было проникнуто мое чтение. Твердо веря в это, я полностью подчинился руководству моей жены и с недрогнувшим сердцем последовал за ней в сложный лабиринт ее изысканий. И когда… когда, склоняясь над запретными страницами, я чувствовал, что во мне просыпается запретный дух, Морелла клала холодную ладонь на мою руку и извлекала из остывшего пепла мертвой философии приглушенные необычные слова, таинственный смысл которых выжигал неизгладимый след в моей памяти. И час за часом я сидел возле нее и внимал музыке ее голоса, пока его мелодия не начинала внушать страха – и на мою душу падала тень, и я бледнел и внутренне содрогался от этих звуков, в которых было столь мало земного. Вот так радость внезапно преображалась в ужас и воплощение красоты становилось воплощением безобразия, как Гинном стал Ге-Енной.

Нет нужды излагать содержание этих бесед, темы которых подсказывали упомянутые мною трактаты, но в течение долгого времени иных разговоров мы с Мореллой не вели. Люди, изучавшие то, что можно назвать теологической моралью, легко представят себе, о чем мы говорили, непосвященным же беседы наши все равно не были бы понятны. Буйный пантеизм Фихте; видоизмененная [2] пифагорейцев и, главное, доктрина тождества, как ее излагал Шеллинг, – вот в чем впечатлительная Морелла обычно находила особую красоту. Тождество, называемое личным, мистер Локк, если не ошибаюсь, справедливо определяет как здравый рассудок мыслящего существа. А так как под «личностью» мы понимаем рациональное начало, наделенное рассудком, и так как мышлению всегда сопутствует сознание, то именно они и делают нас нами самими, в отличие от всех других существ, которые мыслят. Principium individuationis, представление о личности, которая исчезает – или не исчезает – со смертью, всегда меня жгуче интересовало. И не столько даже из-за парадоксальной и притягательной природы его следствий, сколько из-за волнения, с которым говорила о них Морелла.