Казусы философской любви

Лёгкий порыв ветра пробежал по моему лицу, взъерошил волосы на голове и слегка пощекотал лоб скользнувшей по нему чёлкой. Нельзя сказать, что мне это понравилось, но мне вообще мало чего нравится в этом мире. Я открыл глаза и осмотрелся.

В нескольких метрах от моего импровизированного пляжного «коврика», представленного старым выцветшим покрывалом, тихо плескалась речка. В поле зрения попала ветка, быстро перемещавшаяся по течению в сторону моста. «Ничего себе «ветка», – поймал я себя на мысли. – Скорей уж «бревно» целое».

Наша речка обмелела в последние годы. Сказалась активная добыча гравия. Но даже сейчас, спустя почти четверть века от событий, река метров триста в ширину. Раньше же, пока активность по добыче не зашла слишком далеко, ширина достигала пятисот метров и даже больше в половодье.

Между тем «ветка», которую я уловил взглядом, плыла почти на самой середине реки. Так что от меня она находилась хорошо так в двухстах метрах. Но видел я её вполне оформленной ветвищей, с обилием отростков и крупных зелёных листьев на них.

Впрочем, уже скрылся мой чудесный объект, эта «ветка-бревно». Течение унесло «бревноветку», проведя точнёхонько между опорами коммунального моста, не дало нигде пристать, а помчало дальше по речной глади. Пусть теперь другие зрители замечают, мне уже неинтересно, да и вообще неясно, чего я сейчас об этом задумался. Возможно, сказалось специфическое образование.

Тем летом я перешёл на четвёртый курс философского факультета. Помню это потому, что именно в конце четвёртого курса надо было защищать письменную работу по Льву Шестову. Описываемые же события складывались перед самим началом памятного учебного года.

Идеями Шестова я заинтересовался, отойдя от вопросов свободы воли у гностиков и ортодоксальных христиан. Не совсем сам, конечно, заинтересовался. Подсказал научный руководитель, или «научрук» по-простому. Как там его звали? Виктор Никитич? Владимир Никанорович? Подводит память!

Впрочем, неважно. Светлый был человек, умер совсем недавно, так и не дожив до двадцатых годов текущего века. Он весёлый и умный был, музыку прогрессивную предпочитал. Когда я поминал про Фредди Меркьюри и остальных «куинов», то морщился: «Надоело!».

В свою очередь научрук таскал своим подопечным (многие тянулись со своими курсовыми и дипломами к нему!) кассеты и диски с записями «The Doors», «The Who» и прочими «вкусностями». Я как-то мимо прошёл, а другие домой к нему наведывались, слушали, ценили. Потом узнал, что «ценности» не только духовного плана разделяли гости, особенно женского пола.

Между тем узнал я про неоднозначность научрука гораздо позже, и не от тех людей, что бывали у него в гостях. Как знать, не сгущали ли краски мои «информаторы», не наговаривали ли на человека? Их в гости не звали, ничем с ними не делились. Возможно, зависть гложила людей. Да и вообще нравы на философском такие, что не всем и пожелаешь.

Каждый член философского сообщества в моём городке выступал (выступала) представителем (представительницей) отдельной группы внутри «стаи товарищей». Действовали такие группы в интересах лидера, готовясь загрызть любого чужака. Поэтому и сообщения о «своих», и высказывания о «чужих» следовало подвергать сомнению.

Сложно сказать, везде ли философы таковы, но в моём городе точно. Кстати сказать, город носил, да и продолжает носить славное имя Мотск, притом, что жителей зовут «мотичИ», с ударением на последний слог, хотя в столице норовят сказать «мОтичи». Но на то они и столичные жители, собравшиеся в «нерезиновой» из окружающих деревень. Представители северного культурного центра в названиях не путаются. Честь им и хвала за это!