Магнолия в твоём саду

ГЛАВА 1

Терпеть этого не могу! Заходишь в трактир, над дверью брякает колокольчик, по косяку вспыхивают обережные знаки, и гомон враз стихает, народец за столами таращится на тебя, как на привидение.

Ну да, я привидение. И это лишает меня права отдохнуть с дороги, хлебнуть пивка и наесться от пуза, как все люди?

Бывает, сяду за стол, а никто не подходит. Тогда начинаю тихонько бренчать посудой и стёклами в окошках. Обычно этого довольно, чтобы тут же с поклоном подскочил половой: "Что угодно, госпожа?" А иной раз хозяин-олух орёт: "Пошла вон, нечисть поганая! Всех клиентов распугаешь!" С такими я не церемонюсь. Взвою, как ветер в печной трубе, и у грубияна сей же миг вылезут волосы, выпадут зубы, тело покроется фурункулами, а одежда спадёт клочьями, оставив невежу голышом на потеху честному собранию.

Но здешний трактирщик был не дурак. Вскоре на стол ко мне порхнули рябчики, тушёные в сметане, встали толпой горшочки: в одном телячье жаркое со сливками и сладким перцем, в другом фасоль под жёлтой пенкой шафрана, в третьем кусочки морского чёрта в бульоне. Легла блином печёная камбала с ароматными травами, к ней присоседился, дрожа и переливаясь под стружкой хрена, заливной язык. А рядышком истекал соком каплун в золотистой корочке… Славный же трактир мне подвернулся! Как бишь его? "Услада живота". Не оригинально, зато верно.

Над очагом — оленья голова, для красоты, по стенам — связки вереска, для аромата. Полы выметены. Свечей хозяин не жалел, лампадка в углу глаз не мозолила. Тут, пожалуй, и заночую. А уж с утреца — к Томасу. Как простая смертная, каблучками по мостовой. Погляжу, что там у старика приключилось. Заодно кошель наполню…

— Эй, милашка, ты не лопнешь?

Стол наискось через проход. Трое олухов: чубы дыбом, рубахи под распахнутыми камзолами — навыпуск, подпоясаны шёлковой верёвочкой. Лавочники. Или приказчики. Глушат пиво, заедают свиными рёбрышками. Деньгами не сорят.

Задирать меня взялся самый молодой — рожа красная, глазки блестят.

Подмигнула в ответ:

— Что, скупердяй, завидки берут?

А сама выпустила под столом щупальце, обернула {вуалью}, хотя в здешнем чаду да с пьяных глаз его и так никто бы не приметил, и легонько пощекотала у краснорожего в животе. Влезла через пупок — это проще всего. Мгновение спустя лицо шутника вытянулось, позеленело, аура пошла ржавыми пятнами. Схватившись за живот, он бросился к задней двери. То-то же. Не стоит дразнить привидение.

Я свистнула вдогонку:

— Эй, куда ты? Хочешь кулебяки? А, может, телячьей грудинки?

Приятели наглеца тут же вцепились в кружки и сделали вид, что меня нет в {зримом мире}. Молодцы — сообразительные.

Только я умяла горку расстегаев с визигой — ум отъешь! — и потянулась за наливочкой, как дрогнули, плеснув чадом, языки свечного пламени, поперёк стола упала тень.

— Солнце сияет всем.

Плащ цвета запёкшейся крови, на груди знак {пресветлой коллегии} с аметистовым зрачком, пылающий взор из-под капюшона. Всё как полагается. Голубовато-бирюзовая аура — само спокойствие.

Большинство служителей коллегии, которых я встречала до сих пор, были седыми или лысыми и сушёными, как вобла. То ли от аскезы, то ли от злости на род людской. Не зря их прозвали {покойниками}. А этот молодой и собой недурён… Под плащом — цветА ворона и мыши, на рукаве пурпурный кант. Ну да, в орден святого Женара охотно берут хорошеньких мальчиков.