Лютый шторм, ударивший в ночь на вседержителя Мобла, оказался последним. Старый булочник Кройн, выбравшийся на холод из распаренной пекарни, чтобы оценить зарю, улыбнулся, покачал со знанием дела головой, а потом весело хлопнул по плечу зятя, что помогал ему с выпечкой:
– Золотая, парень! С золотом заря, а коль так – считай все, штормов больше не будет. Луна Тишины теперь, недели на четыре. То-то рыбакам радость!
Зять втянул носом воздух, принюхался:
– Уж как скажете, батюшка. У нас, дома вот, такие рассветы к морозу бывают – а насчет штормов не знаю, раньше-то не видывал.
Пекарь понимающе кивнул. Зятя своего, Кобуса, он уважал, да и было отчего – подумай кто, что простой пекарь, пусть и не из бедных, сможет «сторговать» своей дочке парнягу на Западе, да еще и такого, – разве поверят? Дочерей у Кройна было трое, от трех жен, но старшую, Юллу, он любил до беспамятства: то ли в память о первой своей супруге, что родами легла, то ли еще почему. И жениха ей искал серьезно, через свах столичных. Деньги он потратил и свои, и отцовские, и даже от дедовских отщипнул, зато уж потешили его свахи, нашли то, что искалось. До шестнадцати Юлла в девках ходила, а потом привезли ей Кобуса: пятый сын в известной семье, с детства, едва смог до стремени дотянуться, в Тронных Гусарах служил, и все на северных границах. Весь в шрамах, усы висячие, глаза молодые сверкают. Юлла, только жениха увидела, там же дух потеряла, еле вином осенним отпоили.
А зять, хоть Кройн и побаивался, человеком оказался уважительным. Через полгода после свадьбы завел себе шорную мастерскую, и доход имел, и клиенты даже из столицы наезжать начали – но все равно приходил иногда к тестю помочь с выпечкой. Юллу любил очень. Было дело, сидели они с Кобусом в одном заведении – так, по родственному, – и что-то завелись на старика пекаря работяги с канатной фабрики, целая компания. Присели за стол трое, скалятся, хохочут: ха, мука на ресницах!.. у тебя, поди, и мать была мышь белая? Так Кобус с ними и говорить не стал – табурет из-под себя выдернул, да и полетели те работяги с переломанными руками. Куда уж там, с Тронным Гусаром, который двадцать лет на северной границе отслужил. Пусть радуются, что живы ушли.
А трактирщица потом до полуночи им без единой монетки наливала.
– Снимать пора, – повернулся Кройн к зятю. – В храм-то пойдешь сегодня?
Кобус отрицательно мотнул головой.
– Я на берег съезжу, – ответил, – может, рыбачить пора? Там, ближе к вечеру…
– С рыбаками пойдешь? – спросил пекарь.
– Сам, если погода позволит. Но сперва посмотреть надо. Да и со стариками поговорить хочу, они ведь погоду сызмальства чуют.
Пекарь приподнял брови. У Кобуса была собственная лодка, и в море он выходил при всяком удобном случае, уж очень полюбилась ему рыбалка. Однако ж идти в море в конце зимы, да еще и в одиночку, было совсем не разумно.
– Да я так только, – словно прочитав его мысли, рассмеялся Кобус, – вдоль берега и не дальше. Вы уж не думайте, батюшка, что я дочку вашу вдовой хочу сделать. Тут и так вдов полгорода…
Кройн только вздохнул в ответ.
* * *
Жос Тролленбок спустился в лавку чуть позже, чем обычно: выпив ежеутренний отвар горных трав с коричневым сахаром, долго стоял у окна своего кабинета, глядя на небо, непривычно светлое сегодня. Зима закончилась, это он знал твердо, об этом говорил весь его многолетний морской опыт; но зима эта отчего-то показалась Жосу тяжелее и печальней предыдущих, и он смотрел сквозь стекло на редкие облака, плывущие в голубой бездне, думая о том, что до старости осталось совсем немного.
