Дома позволительно расслабиться и быть собой. Это не значит, однако, что можно злоупотреблять любовью и привязанностью, которые испытывают к нам другие члены семьи.
Д. Лессенберри, Дж. Кроуфорд, Л. Эриксон. Пособие по машинописи для нашего двадцатого века
Первая настоящая девушка моего брата была на восемь лет его старше – двадцать восемь против двадцати. Ее звали Джулия Каткарт; мы это выяснили в июне. Они приехали из Манхэттена к нам в Лавлейдис, что на океанском побережье Нью-Джерси. Когда на подъездной дорожке появилась его любимая машинка с откидным верхом, за рулем сидела именно она. Мы с мамой подсматривали из кухонного окна.
Я заметила:
– Он позволяет ей водить свою машину.
Они даже одеты были похоже: свободные белые рубахи, заправленные в джинсы, – только у нее еще накинутый на плечи черный кашемировый свитер.
Джулия была темноглазой, с высокими скулами, чудесной бледной кожей, и на щеках горел яркий румянец – как у больного ребенка. Волосы собраны в хвост, небрежно схваченный кружевной лентой, в ушах – крошечные жемчужинки.
Я думала, что она будет выглядеть старше, чем Генри; однако старше, чем Генри, выглядел сам Генри. Там, рядом с ней, брат казался совсем взрослым. Отрастил бороду, нацепил темные очки в металлической оправе: этакий богатый прожигатель жизни, а вовсе не студент-философ. Волосы он тоже отрастил; они не до конца выгорели, а были рыжеватого цвета, как у ирландского сеттера.
Он чмокнул меня в щеку, затем кинулся обниматься с Цезарем, нашим эрделем, пока мама и его барышня пожимали руки. Они соприкоснулись только кончиками пальцев, по-дамски, с сердечными улыбками – словно душевные подруги, которые уже готовы друг друга нежно полюбить и только ждут повода.
Джулия повернулась ко мне:
– А ты, должно быть, Дженни?
– Сейчас меня в основном называют Джен. – Кажется, это прозвучало совсем по-детски.
Она не спорила.
– Джен. – Так взрослые пытаются поладить с детьми.
Генри открыл багажник и начал выгружать сумки, большие и маленькие, нечто, перевязанное бечевкой, рюкзак. Он как раз заводил машину в гараж, и Джулия его окликнула:
– Хэнк, а вино есть?
Хэнк он там оказался или не Хэнк, вино он нашел.
Кроме спален и затененного крыльца-веранды, в доме был большой общий зал. По нему Генри устроил для своей девушки шуточную экскурсию.
Он показал на диван.
– Здесь у нас гостиная. – Помолчал и кивнул на диван снова. – А еще гнездышко, логово и берлога.
Джулия сидела на крыльце, вытянув ноги в темно-синих сандалиях – Одри Хепберн, отдыхающая после урока танцев. На ногах у Генри были лоферы на босу ногу, и я заметила, что в кожаной полоске с прорезью, куда обычно вставляют монетку, у него засунут жетон от метро.
Джулия глотнула чаю со льдом и спросила, откуда взялось название «Лавлейдис». Мы не знали, однако Генри ответил:
– Еще со времен индейцев.
Она улыбнулась и спросила маму, как давно мы сюда перебрались.
– Первый год.
Папа играл в теннис, и никто не помешал мне добавить с намеком:
– Раньше мы ездили на остров Нантакет.
– Там красиво, – сказала Джулия.
– Красиво, – согласилась мама и принялась цитировать нудную рекламу о достоинствах Нью-Джерси.
Главным достоинством была близость к нашему дому в Филадельфии.
Когда мы в последний раз спорили, куда ехать, я сгоряча предложила, раз уж Нантакет не подходит, вообще ограничиться такой дикой дырой, как Кэмден. А что, еще ближе к дому, и вообще все близко. Я даже чуть было не добавила, что там и до мусорной свалки рукой подать.
