Лампа тусклым мерцанием едва ли освещает треть комнаты. Лица собеседников различимы только для них самих и только в те редкие моменты, когда огонёк зажигалки вдруг возникает то там, то здесь.
– Сегодня ты ещё больше урод, чем обычно, Левински!
Недовольная гримаса скользнула где-то совсем рядом. Тишина прерывается только умиротворяющими звуками тлеющих сигарет. Тихое потрескивание сгорающего табака отвлекает от проблем и заставляет пялиться в одну точку без малейшего желания сделать хоть что-то.
– Катился бы ты ко всем чертям, Рейес! Из двух оказавшихся на нашем этаже Рейесов ты самый мерзкий.
Неловким движением одна из банок пива, давно уже ставшая пепельницей, полетела с крохотного стола. Никто из присутствующих даже не собирался обращать на это внимания.
– Я не обижаюсь на тебя, ведь я знаю, что я вовсе и не урод. Ты так говоришь, чтобы выразить свою любовь, и мне от этого только лучше.
– Тебя уже взяло? Я отказываюсь тебя понимать!
Режущее слух визжание сирен доносится с улицы. Крохотное оконце, настолько запылённое снаружи, насколько и заваленное хламом изнутри, слегка приоткрыто, что заметно увеличивает децибелы доносящихся снаружи звуков сирены.
– Кого-то засекли шныряющим по улице. – отозвался голос с другого края комнаты.
Дым окончательно окутал пространство. Теперь отличить что-либо совсем невозможно.
– Теперь я понимаю тебя, Левински.
– Может, вы прекратите употреблять в таких количествах?
– Я думаю, тебе лучше не начинать этот разговор… – закуривая, возмущался Рейес, обращая презрительный взор в сторону третьего собеседника.
– Евгений может быть прав. Наверняка зря мы так высоко задрали планку. Без сомнений, эти грибы – лучшее, что мы могли урвать у этих скотов, но если посмотреть с другой стороны…
– ЗАТКНИТЕСЬ ОБА! Хвала богам, что сейчас я не могу рассмотреть ваши противные рожи, иначе пристрелил бы обоих, – сорвался Рейес.
Даже в полумраке глаза всех троих бегали, выискивая в дыму силуэты двух других, чтобы невольно ухмыльнуться.
– Всё-таки я оборву эти поганые стебли!
Евгений затянулся так крепко, что закашлялся, после чего еле слышно протянул:
– Началось…
– А ничего ещё не заканчивалось! – упорствовал Рейес – Сколько можно так существовать? Это же совсем не жизнь – это мрак! Твою мать, даже в словах уже мрак! Эти прокля́тые стебли – не что иное, как величайший обман! За ними, скорее всего, либо совсем ничего нет, либо есть что-то настолько тривиальное, что, даже узнав правду нам легче, не станет, но надо хотя бы попытаться!
– Не ты первый и не ты…
– Знаю. Но а если не в одиночку? Если найти и других, мыслящих как я. Да хотя бы взять вас. Нас уже трое. Причём свою работу мы знаем, и это уже что-то! Представляете лица всех этих кретинов, когда мы добьёмся правды! Мы станем чуть ли не богами, наверное.
– НИКЕМ! Никем мы не станем! Нам же с самого детства говорят чуть ли не каждый день, что эти, как бы стебли…
– Евгений, замолчи. – перебил его Левински. – От твоего правильного и нудного рассказа только голова разболится. Не мешай хоть немного помечтать для себя.
– Сидим здесь как кроты! И днём ни черта не видно, а ночью уже и подавно. Да мы даже не знаем, когда день, а когда ночь! С чего мы взяли, что время на часах правильное? И зачем нам часы вообще, если время теряет свой смысл, когда здесь постоянно ночь. Да, вы сейчас закидаете меня камнями, сказав, что каждое утро ровно в 8 загорается наше светило, а значит, счёт времени до его выключения начался. Но разве это свет? Неужели вам хватает его? Вы посмотрите на нас! Поколения назад сложно было представить, что заболеваний может быть такое количество. Мы же все уже, наверное, от самого рождения неизлечимо больные. Что дальше будет и представить невозможно…
