Граница Вчерашнего Дня

Они называли это законом «Последнее подлинное воспоминание». Аркадий называл это гарантией занятости. Он сидел в квартире, пахнущей вареной капустой и стариком, и смотрел на экран, где женщина плакала по дочери, которую она никогда не теряла. Воспоминание было чистым, помеченным и проверенным, но дочь все еще была жива – Аркадий проверил. Женщина заплатила за имплантацию ложного горя, утраты, более значимой, чем могла дать ей ее реальная, посредственная жизнь. Он должен был подтвердить, что это терапевтическая мера. Вместо этого он налил себе еще водку.

На его консоли зазвенел длинный тире. Это было не сообщение, а повестка в суд, в формате ФСБ, с красной рамкой и шифрованием. Он должен был вздрогнуть. Инстинкты советской эпохи умирали тяжело, даже в 2038 году. Вместо этого он пил. Водка была настоящей. Бутылка была настоящей. Дрожь в его левой руке была очень настоящей.

– Ты игнорируешь мои звонки, – написала его дочь. Она все еще использовала текстовые сообщения, старомодные, как пергамент. Саша отказалась от имплантата. Назвала это колонизацией. Он назвал это паранойей, но в последнее время слова выходили не так, как надо, как будто он переводил себя с мертвого языка.

Повестка пульсировала. Они нашли еще одного. Свидетеля. Имя, которое они использовали в деле «Зеркало» до того, как Аркадий ушел в отставку, до того, как они засекретили его собственные воспоминания о расследовании и заблокировали их за брандмауэром, который он помог разработать. Семь лет забвения, стертые одним сигналом.

Он включил защищенную линию. Его отражение в темном экране показывало лицо, которое он узнавал, но не мог вспомнить – не дежавю, а что-то хуже. Наоборот. Жамевю. Лицо было его, но контекст отсутствовал, как будто он видел свою мебель в квартире незнакомца.

– Волков слушает, – сказал он. Голос, который ответил, был молодым, слишком молодым.

– Майор Корсак. Нам нужно, чтобы вы кое-что прочитали. Это… рекурсивно.

Аркадий знал, что это значит. Он сам написал определения, когда определения еще имели значение. В окне была видна московская зима, снег, падающий косо в неоновом пустоте, голографические рекламные объявления. Он уже видел этот снег, падающий вверх, в воспоминании, которое ему не принадлежало. В этом и заключалась проблема рекурсивных данных – они заражали. Вы не просто читали их, вы принимали их у себя.

Голос Корсака ждал на линии. Аркадий слышал дыхание молодого майора, звук человека, который все еще верил в иерархию.

– Мы посылаем машину, – сказал Корсак. – Через тридцать минут. Директор хочет, чтобы вы связались напрямую.

– Директора не существует, – сказал Аркадий. – Эта должность была упразднена после последней реструктуризации. Кто-то должен был следить за этими вещами, даже если никто не платил за это.

– Тогда исполняющий обязанности директора. Голос Корсака стал более напряженным. Тот, кто имеет полномочия восстановить твой допуск к секретной информации.

Аркадий рассмеялся. Это прозвучало как кашель. Он не хотел допуска, с тех пор как увидел, что он позволяет делать. Дело «Зеркало» научило его, что память – это не запись, а история, которую ты рассказываешь себе, и что государство стало очень хорошим редактором.

– В чем дело?