Обыкновенные стихи

I.

Вошёл в троллейбус – ночь дрожит,

Сквозь стёкла шепчет тусклый свет.

Вагон, как старый монастырь,

Где тишина глядит в ответ.

Сидят два странных пассажира:

Один – как гоблин, мордой слик,

Другой – с углом лица, как мира

Обломок, сжатый в человек.

Я сел, перпендикуляр к ним,

Где отражался их портрет.

В стекле их лица – призрак зим,

Что смотрит, но не знает лет.

Троллейбус дышит, гул и пыль,

И холод жалит медь сидений.

Я слышу – тьма в вагоне плыть

Начала, хрипло шевеля тенью.

II.

Ушёл гоблин – в дверях гремит,

Как бы сбежал от собственных снов.

Остался тот – с лицом пирамид,

С глазами в прорези веков.

И вдруг кричит: – Я слышу крики!

Человечьи! Издалека!

Я – послан катастрофы лики,

Я – аз есмь, тьмы глубин рука!

– Я за стеклом! – ревёт, дрожит, —

Я Deus ex! Я – форма ночи!

– Ты про Христа? – ему твержу я, —

Он молвит: – В имени – сто тысяч строчек.

– Его читай наоборот —

И буквы станут, как пески,

Где цифры строят тайный род,

И Тора – код, и плоть – гвозди.

Я хмыкнул, губы искривив,

Как будто в зеркале насмешки, —

А он вещает, как хасид,

Что глина – плоть, и в ней помешки.

– Из глины морды создал свет, —

Шепнул, – и пал народ святой.

В их гулких лбах был скрыт ответ,

Да только выдох стал пустой.

И вдруг запел – не человек,

А боль, одетая в дыханье.

Пел Канта, будто древний грек

В кандалах собственных признаний.

Его мотив звучал, как стон

Орфея, брошенного в пекло.

– Категорический закон! —

Вопил он, – и мрак трепетал хрипло.

Я встал, сказал: – Да Кант – пизда,

Вещей бы в мире не осталось!

Он разодрал меж "да" и "да"

Границу, что к богам прижалась.

– Вещь не в себе, но в нищете, —

Сказал я, – там, где рельсы вьются.

Он релятивный голем – те,

Кто миром мнений обернутся!

Треугольнолицый замер вдруг,

Кивнул и выдохнул сурово:

– Ты прав. Восток идёт на звук,

И флагеллянты ожидают снова.

III.

Он встал. Вагон качнулся вспять,

И дрогнул свет, как в катакомбах.

Он крикнул – медь троллейбус спят,

Как будто ад шумел под бомбой.

– Восток идёт, – сказал, – гремя!

И зазвенит Европа в трещах.

Где скорбь? Где кающиеся? Я

Иду к ним – в плаче, в переправах!

Он бил себя в грудь, как святой,

Но взгляд его был без предела.

– Рано Европа бросила молот,

Что ведьм на площади крестил!

– Где флагеллянты, бич и плоть?

Где жертвы боли во спасенье?

Сейчас бог – нищий, бродит вдоль,

Сквозь ваши храмы без ступеней!

И тьма сгущалась, как дымок

От лампы старой на кладбище.

Он говорил: – Бог без дорог,

Он без пророков и жилищей.

– Не будет чудес, не будет дня,

Лишь память – яд, что всех питает.

Вы предали Голгофу зря,

Теперь ваш крест – пустой, блестящий.

Он шёл, не чувствуя колёс,

И выл сквозняк.

– Аве, Мария, – хрипло врос, —

Вульт, – сказал, – но в мире мрак.

– Мы – недописанные знаки,

Нам не дано себя сказать.

И если бог уйдёт во мраки —

Мы будем тень его искать.

IV.

Он говорил, а ночь стояла

в окне, как храм из чёрных звёзд.

И я смотрел – как слово пало,

как молот бил в глухой погост.

– Христос умер не раз, не дважды —

шептал он – в каждом поколенье.

В Пелопоннесе, в Шантильи, в Гааге,