Чудо о змие - Ярослав Астахов

Чудо о змие

Страниц

5

Год

2005

Творческая история храброго служителя Божьего. Сражение святого Георгия с могучим драконом: духовная стратегия. – Вождь, я готов предаться Сыну! Эти необычайные слова, выпущенные обычным голосом, распространились, отражаясь от стен пустынно-пышных залов… Они проникли словно звонкое, напряженное молчание между колонн солнечных лучей. Диоклетиан почувствовал, что происходит что-то эпохальное, хотя и не мог понять полностью. Ведь это было нечто иное – сияющее лицо Георгия, среди выражений полного злобой ярости, пронизывающего до самой кости страха, одержимости завышенным самомнением и безразличием – как будто лицо, исполненное света Георгия. Подобные встречались у путешественников, пересекавших земли, и ставших, подобно птицам и ветру, чужими всему. Бывало – у старых солдат, которые не раз смотрели в белесый и проницательный взгляд Медузы, словно пламя. И, конечно, таким образом проявлялись у последователей Распятого, которых диктатор сжигал. Или, как было известно в кругу искушенных, отправлял их в Амфитеатр. Где одних, истерзанных солнцем и голодом, звери – рвали на части… а другие, смеясь с высоких уровней истертого камня – видели. Диоклетиан сам участвовал в кровавых играх. Это делало его более близким к народу. Плебеям, вероятно, было приятно осознавать, что в определенном смысле он, "божественный", представляет ту же плоть развеселой римской толпы. Мало кто знал...

Читать бесплатно онлайн Чудо о змие - Ярослав Астахов

В красном поле святой Георгий,

серебряными латами вооруженный,

с золотою сверх оных веющей епанчей,

имеющий диадему на голове,

едущий на коне серебряном,

на котором седло и сбруя вся золота,

черного змия в подошве щита золотым копьем

поражающий.

Екатерина Великая, Статут Ордена.

– Диктатор, я верю в Сына!

Немыслимые слова эти, сказанные обычным голосом, разнеслись, повторенные эхом пустынно-роскошных зал… и по себе оставили они звонкой, напряженной тишину меж скошенными столпами солнца.


Диоклетиан догадывался о чем-то подобном, хотя и не умел знать. Оно ведь было оно иным – посреди выражений ползучей злобы, разъевшего до костей страха, единовластного и тупого амока – как будто бы светящееся лицо Георгия.

Такие попадались у странников, повидавших земли, и сделавшихся, подобно птицам и ветру, далекими от всего. Бывало – и у старых солдат, которые заглянули не раз в белесый и острый, как пламя, зрачок Медузы. И, разумеется, такими были лики у ближних – последователей Распятого, которых диктатор жег. Или, как почиталось оно изысканнее, посылал их в Амфитеатр. Где одни, разгневанные солнцем и голодом, звери – терзали их… а другие, смеющиеся с высоких ступеней выщербленного камня – видели.


Диоклетиан снисходил и сам до присутствия на кровавых играх. И это располагало к нему народ. Вероятно, плебеям было приятно чувствовать, что и он, «божественный», в определенном смысле есть плоть от плоти развеселой толпы.

Едва ли они догадывались: не запах крови и внутренностей, волочащихся в песке, так учащает удары сердца Диоклетиана. Патриции передавали друг другу, что, наблюдая агонию нового тела, диктатор нередко подавался вперед и, всматриваясь, негромко произносил:

Конец ознакомительного фрагмента.